Следователь по особо важным делам - Страница 12

Но рассиживаться я не намеревался. Такое уж у меня правило: поначалу исходить все своими ногами, пощупать своими руками, увидеть своими глазами.

И, прихватив в качестве понятого Савелия Фомича, который с охотой взялся за это, отправился осмотреть место происшествия, С закрытыми ставнями, с потёками по углам, дом производил впечатление заброшенности и беспризорности.

— Пустует? — спросил я у Савелия Фомича.

— Не идут. Суеверный народ, — покачал он головой.

— Богато живёте…

— И домишко жидковат. Сборнощелевой… Так прозвали их. Щитовой, значит. Поставили с десяток, когда совхоз создавали. Конечно, сразу с жильём туго было. Тут уж не глядели. Теперь обстраиваемся солидно.

— Нам — бы ещё одного понятого. Такой порядок.

Я огляделся. Улица была пуста. Только по разбитой дороге ехал грузовик. Я уже хотел остановить, чтобы попросить шофёра быть понятым. Но вспомнил: уборка. И опустил руку. Савелий Фомич заметил мой жест. И сказал:

— Пенсионерка напротив проживает. Наверняка дома…

Пенсионерка, оказывается, уже с большим вниманием наблюдала за нами из своего окна. Быть понятой согласилась не сразу. Савелию Фомичу пришлось пустить в ход все своё красноречие. Особенно он напирал на то, что я — «следователь московский».

— А в Москву меня не потащут? — с опаской спросила старушка. — Вон мою сноху в Барнаул вызывали.

— Нет, бабушка, не вызовем, — успокоил я её. — И вообще никуда ехать не придётся.

— Ну, тогда ещё можно. Поездов я боюсь, — призналась она. — Да и внучат не на кого оставить.

Я обошёл дом. Понятые двигались сзади, соблюдая дистанцию в два-три шага.

Участок зарос репейником, дикими цветами. Они издавали острый, пряный аромат.

Ж„лтые зонтики напомнили мне мой дом. Мать приносила целые охапки цветов, которые якобы отпугивали тараканов, мух и прочих насекомых. Разложенные под шкафом, кроватями, по углам комнаты, зонтики сохли, рассыпались в порошок. Их выметали, заменяли свежими. Потом я где-то вычитал, что растение это называется ещё пижмой.

Прусаки не хотели признавать её зловредного запаха и невозмутимо бегали по полу, не боясь ни. света, ни людей. Повод для отца лишний раз подтрунить над матерью…

Когда мы подошли к крыльцу, мой взгляд выхватил среди травы, прокравшейся к самому фундаменту, несколько ярко-красных цветов. Нагнувшись, я разглядел кустик гвоздики, отчаянно боровшейся с повиликой. Если цветок не выручить, на следующий год его обязательно забьёт сорняк.

— Покойница посадила, — вздохнула старушка. И я понял, что речь идёт об Ане Залесской.

— Теперь внутри? — нетерпеливо спросил сторож.

— Нешто в доме темно… — неуверенно сказала старушка.

Я отворил ставни, едва державшиеся на петлях. В дом вошёл последним.

Маленькая прихожая заканчивалась кухонькой. Две комнаты. Первая-побольше. Совершенно пустая.

Залесскую нашли во второй, служившей, видимо, спальней. Я её знал по фотографиям в деле.

Здесь стояла одна только голая кровать. Допотопное сооружение со спинками, выкрашенными под дуб, со звонкой панцирной сеткой.

Рядом со спинкой, у стены, находилась тумбочка. На ней обычно лежала бритва, которой Залесский, по его показаниям, поправлял виски.

Окно из спальни выходило на задний двор.

Везде — тонкий слой пыли.

Я осмотрел то место возле кровати, где была обнаружена Залесская.

Понятая негромко кашлянула:

— Крови не найдёте, товарищ следователь. Я сама мыла на другой день, как Анну увезли…

— Да? — машинально сказал я, подымаясь.

— Все сама. Валерий Георгиевич попросил по-свойски, по-соседски. Я и простынку стирала, и наволочку…

— Ещё что? —..Я осёкся: сейчас она только понятая.

— Пододеяльник…

— Хорошо, — остановил я её.

Окна изнутри запирались не на шпингалеты, а на крючки. Широкие форточки.

В деле, которое я знаю почти наизусть, моим предшественником записано, что окна были закрыты, форточки — открыты. Лето…

В кухонном закутке имелся небольшой встроенный шкафчик без полок. В нем

— запылённые бутылки. Иностранные, в магазине не принимают. Старая соломенная шляпа.

— Валерий иногда надевал, когда возился на участке, — прокомментировала старушка.

Ещё имелось несколько истрёпанных газет и журналов.

«Сельская молодёжь» полугодовой давности, «Иностранная литература», «Новый мир».

Я перелистал их. Из «Нового мира» выпала школьная тетрадка. Вернее, то, что от неё осталось — обложка и двойной листок.

Не та ли, из которой Залесская вырвала бумагу для последнего письма? А может быть, и другая.

Да, разжиться следователю, прямо скажем, нечем.

Тетрадку я на всякий случай забрал.

Замок входной двери — обычный, врезной. Он закрывался с трудом. Савелию Фомичу пришлось попыхтеть над ним.

— Что значит заброшенная» вещь, — вздохнул он. — Без руки хозяйской и железо чахнет.

Было непонятно, к чему это относилось: к безалаберности бывшего владельца, Залесского, или к заброшенности дома.

И все-таки в протокол осмотра места происшествия эту деталь я вставил. Теперь надо фиксировать каждую мелочь. Пригодится она или нет, никогда не угадаешь.

Покинув пустой, прямо скажем, мрачноватый домик, я отправился в детский сад.

Директор совхоза назвал имя Марии Завражной. Ближайшей подруги Залесской.

Её показаний в деле не было. Все-таки странно вёл дело следователь. Как можно было обойти такого человека? Наверняка ведь он знал об их отношениях с умершей…